
couscousyo- June 5th, 2015
То, что очень меня печалит - это внезапно, после нескольких лет бурного расцвета, обозначившаяся стагнация новых поколений в режиссуре.
И на этом фоне радует внезапный ренессанс режиссеров старшего поколения.
Еще года полтора назад мне казалось, что самое интересное в театральных Москве и России - Богомолов, Карбаускис, Серебренников, несколько старший Бутусов, и следующее за ними поколение Кулябина, Волкострелова, Гацалова (опять же чуть старше в своем поколении), Вытоптова, Кобелева и других.
Но с конца прошлого сезона началось изменение моих приоритетов: Додин, Бородин, Шапиро, Гинкас, Иоффе, Захаров, даже Каменькович и Женовач, - вдруг выпускают работы живее всех живых и современнее всех современных.
Есть редкие исключения в обоих перечнях: например, Павел Артемьев (новый спектакль которого в ТЮЗе я очень жду!) и его учитель по ГИТИСу Леонид Хейфец. "Отцы и сыновья" последнего в филиале Маяковки для меня стали совершенно внезапным и жутко огорчительным фиаско (хотя казалось бы, Тургенев и Хейфец - идеальное сочетание, "сладкая парочка")), но вместо Тургенева там был автор самобытной пьесы Брайан Фрил, а Хейфец это обстоятельство будто бы вовсе не заметил и спектакль ушел в молоко).
Но как Юрий Еремин может оказаться с инсценировкой фильма Стэнли Крамера в Театре Моссовета ("Морское путешествие 1933 года") современнее и интереснее работ молодежи в Театре Ермоловой - это вот совершенно удивительно.
И думается мне, что это связано - страшно и вымолвить - с тем, что от привычного берега психологического театра новые поколения отплыли, а до Индии не добрались. И есть ли на их пути Америка - кто знает?
Что я имею в виду. Плох или хорош реалистический, психологический, станиславский театр - он оставляет место индивидуальности и развитию. Один режиссер не похож на другого, один спектакль постановщика может быть не похож на другую его работу.
Регулируются какие-то общие вещи в работе над спектаклем, а внутри остается воздух, зазор для индивидуального выбора, результат которого видит зритель.
Постдраматический театр, который пытаются создать одни и элементы которого заимствуют другие, такой возможности не дает.
В итоге каждый оказывается в одиночестве, в окружении привычных приемов, которые стремительно становятся штампами.
Любой театрал может не хуже Ларисы Ломакиной нарисовать сценографию для любого нового спектакля Богомолова. Нужно только о цвете павильона договориться: буро-красный, как в "Лире" или в "Гаргантюа и Пантагрюэле" или серый как в первой "Чайке" и "Борисе Годунове". На худой конец, белый ("Идеальный муж. Комедия") или черный ("Карамазовы").
Так же обеднена цветовая гамма, например, в Театре Маяковского - из "Последних" переходишь в "Маэстро", не замечая другой фамилии художника и другого пространства. Черное, белое, серое, коричневое... Иногда дерево. Утомляешься от предсказуемости, от однообразия цветовых гамм приглашаемых театром художников.
Напротив, пространство Ксении Перетрухиной для "Русского романса" Дмитрия Волкострелова в Театре наций оригинально и интересно - но сами спектакли Волкострелова так же уныло предсказуемы и повторяемы. Будут ли нам показывать фото или нас усадят по периметру вокруг квадрата занавесочек, расположат ли среди березок или в палатках - едва ли мы увидим людей, зато голоса актеров, произносящих текст, будут практически наверняка звучать ровно и почти без-интонационно.
И - по контрасту - старики.
Можно ли было ждать "Нюрнберга" Алексея Бородина в РАМТе в формате кабаре?
Сколько ожиданий, догадок, предположений сопровожали "Мефисто" Адольфа Шапиро в МХТ - и почти ничего не сбылось, всё оказалось иначе и интригующе интересно.
Или вот другой пример, мало кем замеченный. Ну ничего не ждала от "Ретро" Юрия Иоффе в Театре на Малой Бронной. Ничего кроме скуки, при всем уважении к профессионализму этого режиссера. Ход казался очевидным и единственно возможным - психологизм и трогательное проживание актерами истории о ненужной старости, в тщетной попытке достучаться до зала, "надавить на жалость".
Пришла из вежливости - и безмерный шок! Все сделано ровно наоборот: бурлеск, местами до клоунады, и подчеркнутый, агрессивный перенос действия в сегодняшний день вопреки всем приметам времени в тексте спрыснули как живой водой замшелую пьесу Галина из позапрошлой жизни.
"Ретро" обернулось яростным памфлетом на ту жалкую роль, которую уготовали пенсионерам и прочим бюджетникам хозяева жизни в современной России. Сработав на грани фола, на грани дурного вкуса, почти юродствуя, спектакль неожиданно выиграл. И забываешь и мрачный бэкграунд выходящих на сцену актеров Бронной, и принимаешь ностальгию героев. Оглядываешься, а люди в зале плачут, включая и молодежь.
Кто бы мог подумать, что за несколько лет так обновится режиссерская манера Сергея Женовача, что он обратится к Эрдману, Булгакову и Ерофееву? Позиция режиссера осталась та же, тот же интерес к каждому "обычному человеку" и то же понимание-всепрощение этого частного человека, но язык Женовача, эстетика его стали ощутимо меняться, уходя от привычной сострадательности, понимательности и прочей почти что умильности, которая прежде вызывала лично у меня отстранение от его постановок. Теперь работы Женовача стали жестче, но и подлиннее.
Преодолел страшный внутренний кризис "Ленкома" 2000-х Марк Анатольевич Захаров - его последние спектакли (особенно ошеломляющие "Небесные странники") - это "тот самый Захаров" и одновременно совсем другой.
Проблемы молодых шире, чем вопрос о таланте и индивидуальности отдельных режиссеров.
Никита Кобелев с первой своей работы в Маяковке ("Любовь людей") показал, что глубок и серьезен, мастеровит и склонен глядеть в глубину человеческой натуры. Он вроде как не растерял эти качества, но в тех же "Последних" несочетаемо соседствуют глубокий анализ и невнятные интермедии, отсылающие нас к западному, например - немецкому, театру. Они могли бы занять свое место в спектакле, но тогда сам спектакль должен был бы быть другим. Сейчас это лишь попытка быть в модном мейнстриме, страх оказаться традиционным психологическим театром, огорчительный уход режиссера от себя.
Отдельная проблема кроется в отношениях штатного режиссера Кобелева и художественного руководителя Театра Маяковского Миндаугаса Карбаускиса. В интервью последний не раз проговаривается, что пьесы для постановки Кобелева выбираются им. В тех же интермедиях "Последних" видна связь с маленькими трюками, привычными для игрового стиля постановок Карбаускиса. Никита Кобелев достаточно хорош, чтобы иметь право и на выбор пьес для постановок, и на свою личную манеру. Пока работы молодого режиссера, еще сохраняя его личностное начало, выглядят все менее индивидуальными, все сильнее трансформированными и модой, и вкусами Карбаускиса.
Для Тимофея Кулябина же подобное эпигонство и вовсе является основополагающим и, видимо, сознательным способом работы. Я вспоминаю, как, увидев на "Золотой маске" его новосибирского "Макбета", московские театралы без труда отыскивали там Бутусова и Някрошюса. Последние постановки в Театре наций ("Электра" и "Сонеты Шекспира") отсылают еще дальше на Запад, всё к той же Германии или Польше. В этом самом по себе нет беды. Когда Табаков сказал о легендарной "Турандот" Богомолова в Театре Пушкина "В Германию бы ее свозить!" - он был прав, но это нисколько не отменяло масштаба и смысла работы. Когда же эстетика начинает преобладать над смыслом, превращается в самодовлеющее ярмо формы, спектакль оказывается выморочным, мертвым, искусственным. Так произошло с "Сонетами Шекспира".
Слишком часто тезис сторонников постдраматического театра о самостоятельной внутренней работе зрителя по восприятию и осмыслению спектакля становится для создателей постановок поводом не работать.
Мы вас посадим, будем долго бессобытийно присутствовать на сцене, а вы работайте, дорогие, работайте - или вы не умеете мыслить самостоятельно?! Качественно организованная провокация как раз для тех, кто боится признаться, что ему чего-то не хватает для восприятия и понимания. И удобная индульгенция, чтобы не оттачивать свой профессионализм.
Константин Богомолов - совершенно иная история. Для меня он был и остается самым значительным и многообещающим режиссером в современной России. Поэтому когда мои ожидания от его спектаклей стали заметно притупляться, я первоначально подумала, что это связано с "объедением" от количества премьер в прошлом сезоне. "Карамазовы", вторая "Чайка", "Гаргантюа и Пантагрюэль", под самый занавес сезона ожидался еще и "Борис Годунов", а еще были показы спектаклей Богомолова, поставленных в Польше и Литве... да еще и "Гвоздь сезона" - всего 7 работ за сезон!!!
Поэтому я отложила Рабле и Пушкина на потом, желая немного отвыкнуть от ставшего привычным чуда. Но это не помогло. В спектаклях этих оказалось море хорошего (но привычно, ожидаемо хорошего) - но были и заданность, прогнозируемость, предсказуемость.
И дело не только в экранах "Бориса Годунова" или исполнении попсы под фонограмму оригинального исполнителя. На наших глазах рождалась, оттачивалась в публичных выступлениях (за которыми я очень внимательно следила) новая театральная философия. Пост-романтический анализ, ноль-позиция, рассказ-воспоминание актера о событиях, а не их переживание здесь и сейчас, отказ от наигрыша и игры... Всё это было важно, интересно, как правило - хорошо аргументированно, и, самое главное - подтверждалось практикой. Практикой же оно и оказалось подрублено. Беда подкралась незаметно. Оказалось, что система Станиславского с ее магическим "если бы" и "попробуем как в жизни" допускает разнообразие просто в силу того, что "в жизни" бывает по-разному и пути к жизнеподобию у каждого свои. Результат "системы" Богомолова заранее предрешен: ему не нужно пытаться то так, то этак ухватить и вытащить на сцену реальность. Констатируя невозможность, лживость, тщетность этих попыток, он оставил за бортом и их цветущую сложность и изощренность. Постоянство ходов обедняет выдающегося художника, ведет к окостенению Константина (печальный, крайне огорчительный каламбур).
Последние спектакли Бутусова и Богомолова, Кулябина и Волкострелова всё легче описать несколькими наиболее характерными их чертами, творческая палитра режиссеров сужается и перестает удивлять.
И, напротив, многие "классики", оставаясь внутри верны себе, ищут новый язык, пытаются не повторяться.
Большую роль в сужении палитры новых поколений играет, как мне кажется, стремление уйти от якобы устаревшего драматического театра к пост-драматическому, который характеризуется и определяется через отрицание приемов старого театра, является лишь оппозицией ему.
В итоге оставляя старое, не находят нового. И остаются как бы наедине со своим творческим миром, богатым и разнообразным, но без разработанного и структурированного нового способа его выражения на сцене.
Приемы подменяют методологию. А та, напротив, допускает разнообразие приемов.
Сейчас, когда любая критика в адрес современной молодой режиссуры может оказаться или стать доносом (или же быть использована в таком качестве) - очень хочется восхищаться и поддерживать. Очень хочется защищать от нападок не только святое право художника на свободу творчества (с ее допущением ошибок и даже злоупотреблений, а также с ее субъективностью оценок), но и свою искреннюю влюбленность в тот или иной спектакль или театр.
Здесь не обойтись без помощи зрителю со стороны самих творцов. Важно, чтобы новые поколения в театре не боялись искать, пожелали отбросить или критически переосмыслить не только лучшие традиции из прошлого, но и модные формы настоящего.